Модерн и модернизаторы, автор статьи Георгий Дерлугьян

Промышленное производство и темпы индустриализацииПерспективы новой модернизационной волны пока неясны. Возврат к диктатуре развития уже невозможен, но и стилизованные версии англо-американского пути относятся к жанру идеологической романтики

Начнем со слова. В английском лексиконе modern (от латинского modernus) фиксируется с 1500 года в смысле «современный, не древний, возникший в наши дни». Само понятие становится возможным только в эпоху Возрождения, когда у наиболее образованных европейцев впервые возникает ощущение выхода из тьмы средневековья.

Традиционные представления об историческом времени не отличались разнообразием во всех цивилизациях. По сути, моделей было две — регресс и цикличность. Непривычное слово «регресс» означает, что времена умаляются, люди с их моральными качествами и способностями уже не те, что раньше.

Мир легендарной старины населяли «богатыри, не вы!», но потерян рай, минул Золотой век, все клонится к упадку. Это типичная идея античности и выросших из нее трех возводящих себя к Аврааму религий — иудаизма, христианства и ислама.

Цикличность времени — еще более древнее представление, восходящее к природному круговороту. За летом неизбежно наступят осень и зимнее умирание, но затем солнце вернется на небосклон, возродится жизнь, и так будет всегда. Все предначертано, возвращается на круги своя, такова карма, закон мироздания, ибо сказано: «Что было, то станет». Пытаться изменить общество — дело пустое, а то и вовсе вредное.

Ибн Хальдун
Ибн Хальдун. (1332- 1406) — арабский историк, философ, ученый и политический деятель.

Остается избегать искажающих порядок вещей новшеств и стремиться вернуться к благочестию предков. В наиболее решительном варианте — это вектор религиозного фундаментализма, впервые научно проанализированного арабским политологом Ибн Хальдуном еще в XIII веке.

Модерн — понятие противоположное, связанное с осознанием прогресса. Мир движется по нарастающей вверх. Сегодня, в эпоху Нового времени, многое становится лучше и умнее, чем в старину. Вспомните фильм «про то, как царь Петр арапа женил», где герой Владимира Высоцкого заявляет: «Мы же цивилизованные люди, в восемнадцатом веке живем!»

Новое время

Это убеждение обретает массу вполне материальных доказательств впервые где-то после 1600 года в Европе раннего капитализма. Конечно, и раньше случались инновации. Китайцы сотни лет назад изобрели компас, порох, бумагу и бумажные деньги. Арабы придумали химию, заимствовали у индийцев и затем передали европейцам современные цифры, включая важнейший ноль (вообразите-ка даже не алгебраическое уравнение, а банковский счет римскими цифрами).

Сами средневековые европейцы наизобретали массу такого, что римлянам, избалованным рабским трудом, в голову не пришло. Например, подъемный кран и ручную тачку с колесом, при помощи которых возводились готические соборы и замки.

Варварам удалось прочно посадить на коня (римляне ведь не знали стремян) закованного в сталь рыцаря (низкосортное античное железо для этого негодно). Они же придумали солить рыбу (а сколько ее потребляли регулярно постившиеся христиане!) в дубовой бочке, которая куда транспортабельнее амфоры.

Но до наступления Нового времени инновации носили эпизодический и очаговый характер. Теперь же они пошли лавиной, которую не мог остановить никакой верховный авторитет. Ватикан по-своему совершенно логично осудил Галилео Галилея и подверг сожжению Джордано Бруно.

Если наша Земля не находится в центре мироздания, если планетарных миров множество, то чем оправдано единство иерархии, на вершине которой находятся Император и Папа? Только у телескопа Галилея вскоре нашлись массовые и весьма грозные применения. Подзорными трубами первыми снабдили своих флотских и полевых артиллеристов лютеране шведы в ходе Тридцатилетней войны с католиками. Игнорировать новшества теперь означало потерять власть.

Министр финансов Франции
Жан-Батист Кольбер, в 1665–1693 годах министр финансов Франции

Жан-Батист Кольбер, в 1665–1693 годах министр финансов Франции, докладывал королю Людовику XIV, что в его флоте целая тысяча кораблей. Но у голландцев — семнадцать тысяч. Как эта кучка прижимистых торговцев-кальвинистов смогла на своем болоте, лишенном лесов, да и вообще всяких ресурсов, отстроить такую океанскую армаду и захватить мировую торговлю?

Царь Петр I не зря ходил за этой наукой именно к голландцам. Задолго до Генри Форда соотечественники Рембрандта (кстати, едва ли не первого модерниста в живописи) поставили сборку на поток. Балтийский лес везли уже распиленным под точные размеры, с «кумпанской» (корпоративной) предоплатой через первую в мире биржу.

На голландских верфях квалифицированные и весьма высокооплачиваемые работники из заготовок сноровисто собирали за пару месяцев по флейту — простому кораблю без особой позолоты и завитушек, зато устойчивому, экономичному и снабженному удобными ручными механизмами, которые помогали небольшой команде управляться с парусами.

Флейт можно было использовать и в бою, но голландцы, трезво оценивая свои возможности, предпочитали другое оружие — деньги. Воевать они предоставляли наемникам со всей Европы, тем же шведам, шотландцам и немцам, а сами тем временем зарабатывали капитал на фрахте планетарного размаха, от Японии до Архангельска и обеих Америк.

Первые прорывы

Кольбера же следует считать создателем модели государства догоняющего развития. Франции с ее многочисленным влиятельным дворянством, особенно после изгнания протестантов-гугенотов, среди которых было много предпринимателей, оставалось подражать голландским новшествам путем создания государственных мануфактур и введения монополий.

Неизбежно росли налоги, отчего гроб Кольбера на его похоронах пришлось ограждать от бунтующей толпы. Ровно так же мало кто в России станет оплакивать смерть Витте или Столыпина. Догоняющие режимы, как правило, авторитарны и тяжким бременем ложатся на массы.

Но, думаете, в передовой буржуазной Голландии или Англии налоги и пошлины были ниже? На самом деле чуть ли не втрое выше, чем в остальной Европе. Только собирались и расходовались они иначе. Франции или царской России приходилось обеспечивать престижное потребление весьма многочисленного дворянства. На ренту с крестьянского труда претендовали и элиты, и государство, что создавало нищету и глухое недовольство в низах общества и постоянные политические трения в верхах, обернувшиеся в итоге революциями.

Капитализм, как верно отмечал Карл Маркс (но не он один), тоже начинался с революций. Голландцы, англичане и американцы некогда пролили немало своей и чужой крови за свободу. Их восстания привели к прорывам не из-за особой протестантской этики, а потому, что обернулись устойчивой фракционностью на политической арене.

Преодолев совместными усилиями «деспотизм», все классы общества на какое-то время были объединены эйфорией победы и готовы к сотрудничеству. (Нечто подобное очень недолго наблюдалось и в России после 1991 года.)

В то же время ни государство, ни капиталистические элиты, ни простой народ (фермеры, ремесленники и прочий малый бизнес) не одержали верха друг над другом. Их коллективные силы оказались примерно равны, и в этом видится главная причина — гражданское идеологическое единение при временно возникшем балансе сил.

Единение грозило вскоре развалиться из-за классовых и фракционных противоречий. Работники, малый и крупный бизнес — объективно конкуренты на рынках труда и товаров, а государство объективно остается организацией, осуществляющей изъятия у общества.

Но слишком многим после недавних революций хотелось мира. Перед угрозой нового витка потрясений оставалось выработать механизмы рациональной оптимизации внутренних конфликтов через правовую и парламентскую систему. Примерно так, довольно материалистично, сегодня исторические социологи реконструируют возникновение первых прорывов в модерн.

Ранние капиталистические государства получали доход в основном с косвенного таможенного обложения товарных потоков. Иначе властям пришлось бы иметь дело с мощной оппозицией, подавить которую не было ни сил, ни оправдания — абсолютизм-то свергли.

Карл Генрих Маркс - общественный и политический деятель
Карл Генрих Маркс. Немецкий философ, социолог, экономист, писатель, поэт, политический журналист, общественный деятель.

По той же причине они расходовали полученные средства не на большую армию и элитное потребление (тут действительно играла роль протестантская этика скромности), а на субсидирование внутреннего производства, в том числе военного, плюс регулярные выплаты частным банкам, которые в ответ довольствовались умеренным процентом. Тем самым структурировалась организационно насыщенная и устойчивая деловая среда.

Поразительное дело: в такой ситуации рост пошлин и налогов обеспечивает рост государственных закупок, соответственно, растут и цены, но также капиталистические прибыли и реальные зарплаты. Приезжих в Амстердаме и Лондоне поражала дороговизна всего, включая труд местных работников, но также грамотность, зажиточность, чувство достоинства и относительное спокойствие населения. Вот что стояло за первыми спонтанными модернизациями.

Немецкий обходной маневр

А что делать Пруссии, которая расположена вдали от торговых магистралей и почти дотла разорена Тридцатилетней войной? Много ли выжмешь из крепостных в этой «песочнице Европы», где хорошо родится разве что кормовая брюква?

Оставалось рачительно и расчетливо играть от собственной бедности, централизуя помещиков-юнкеров в офицерский корпус и муштруя крестьян, из которых была сформирована знаменитая прусская армия. Геополитика — тоже рынок со своим специфическим товаром. Англия, у которой, как известно, «нет друзей, а есть только интересы», в XVIII веке платила ежегодную субсидию в сто тысяч фунтов, чтобы Пруссия выступала ее «мечом на континенте».

Кто-то скажет: так то немцы — орднунг, вермахт, БМВ. Но с каких пор пунктуальность и порядок вошли в их кровь? Этим вопросом некогда задался социолог Норберт Элиас.

Источником для реконструкции повадок немцев до эпохи модерна ему послужили старинные учебники хороших манер. Еще эдак в 1700-е годы предписывается назначать встречи под часами на ратуше, не сморкаться в занавеску и, пардон, не пердеть в церкви и не писать под стол в пивной — значит, были тому причины, чтоб составлять подобные рекомендации.

Кто и почему массово раскупал эти наставления, обнаруженные Элиасом во множестве изданий? Первыми были дворяне, побывавшие при дворе и послужившие в новой армии. Возвращаясь со службы в деревню, они ставили себя выше местных мужланов, чисто бреясь, пудря парики, нося в кармане носовые платки и часы.

Дворянскому этикету вскоре начали подражать молодые бюргеры и претендующие на хорошую партию барышни, — Элиас подчеркивает роль женщин среднего класса в процессе «оцивилизовывания».

Кстати, часы стали выдавать офицерам вместе с подзорными трубами и топографическими картами, чтобы они знали, как вывести свою роту на полевую позицию к часу Ч. Помните у Толстого: «…первая колонна марширует, вторая колонна марширует»?

Модерн, несомненно, связан с самодисциплиной, рационализмом, умением следить за временем и средствами. Это берется не из исконного национального характера — исконно все европейцы были варвары, — а воспитывается нуждами Нового времени, нуждами торговли либо регулярных войн.

Пруссаков со всей их муштрой в 1806 году разгромил Наполеон. Разбитые армии иногда хорошо учатся. Прусские реформаторы (среди них Клаузевиц, студент Канта и генерал-майор в 38 лет, автор классического трактата «О войне») извлекли уроки из поражения.

Революционных французов отличали гражданское воодушевление и техническое экспериментирование. В ответ немцы отменили сверху крепостное право и в 1810 году основали в Берлине знаменитый Гумбольдтовский университет, где впервые в мире аттестация профессуры стала зависеть от исследовательских результатов. Прусским чиновникам и офицерам — также впервые в мире — отныне требовался диплом вуза.

Вернер Фон Сименс
Вернер Фон Сименс — основатель фирмы «Сименс АГ»

Поколение спустя полковнику Сименсу (кстати, из многодетных крестьян-арендаторов), брат которого изобрел электрический телеграф, было приказом предложено стать частным предпринимателем и наладить современную связь в растущем германском государстве.

Через несколько лет компания «Сименс АГ» уже тянет телеграфные линии на просторах Российской империи, затем закладывает основы электротехнической индустрии в далекой Японии.

Германский тип модернизации, восходящий к меркантилизму Кольбера и практике прусской армии, особо импонировал государственным реформаторам разных стран. Рецепт оказался наиболее применим в зоне мировой полупериферии, где геополитические и статусные амбиции власти либо революционной оппозиции образованных средних классов, претендующих стать вровень с передовыми державами эпохи, не находили достаточной опоры в местном капитале.

Тот оказывался слишком мелким, распыленным и косным либо более склонным к элементарному экспорту сырья и импорту предметов роскоши. Такова в разное время была ситуация в Швеции, Италии, Турции, Австро-Венгрии, России, Бразилии, Японии и Южной Корее.

Германский тип модернизации — это не столько аберрация, нарушающая законы рынка, сколько активная адаптация в условиях вынужденного догоняющего развития при явной недоструктурированности рыночной среды. Хотя тут, как сказал бы фон Клаузевиц, кроется своя историческая диалектика.

Исторические модернизации России

Господствующий сегодня либеральный идеал модернизации лишь как общества гражданской свободы заслоняет, вообще-то, очевидный факт: Россия издавна типично модернизационное государство, минимум трижды выходившее на мировой уровень.

Но правда и то, что все русские модернизации носили деспотический характер. Именно на пиках модернизационных циклов России находятся ее наиболее деспотичные правители — Иван Грозный, Петр I, Сталин. И все прорывы со временем заходили в тупик, в основном из-за успехов, создававших барьеры к выходу на следующий виток.

Первой была пороховая модернизация XVI века, примером которой служил не Запад, а передовой Восток. Вначале консолидируется китайская династия Минь, и впоследствии преодолевает феодальную раздробленность Япония; около 1500 года возникают индостанское царство Великих Моголов и Сефевидский Иран; главные победы одерживают Османская Турция и испанские Габсбурги.

Новое поколение империй, пришедшее после столетий кочевых погромов и внутренних усобиц, опиралось на крупные армии с огнестрельным оружием, поддерживаемые мощным налоговым аппаратом.

Централизованные деспотии вырабатывают консервативные религиозные идеологии, призванные пресечь ереси — одну из основных причин средневековых распрей и волнений. Чего стоили запрет на мореплавание, наложенный китайским мандаринатом, гонения испанской инквизиции, шаха Аббаса, военачальника Хидэёси, султана Селима Грозного! Из-за консерватизма империи раннего модерна не смогут вовремя перенять инновации следующей волны.

А вот петровская Россия смогла. Видимо, сказались последствия Смутного времени. Иван Грозный перенял почти целиком турецкую модель: стрельцов-янычар, кавалерию помещиков-тимариотов, приказы и, вероятно, даже опричнину. Но не выдержали демография и экология северного царства.

Репрессии и изъятия слишком резко усилившейся власти спровоцировали катастрофический голод и бунты, вкупе с династическим кризисом вызвавшие распад государства. Лишь годы спустя распад был преодолен сплочением гражданского общества в отчаянной ситуации — горожане Поволжья обложили себя податями ради самообороны от шаек грабителей. Дело их пошло настолько, что в самом деле есть что отмечать 4 ноября.

С тех пор появилась мысль, что у западных наемников было чему поучиться ради собственной безопасности. Реформы Петра рывком продвинули инновационный тренд, формировавшийся в предшествующем столетии. Давно бытующие представления об отсталости России весьма преувеличены.

Петр пересаживал голландские инновации абсолютистскими средствами Кольбера и прусских военных с лагом всего в пару поколений. Заметьте, одновременно он корчевал не древнюю традицию, а институциональные основы предыдущего модернизационного рывка — ликвидировал стрелецкое войско и приказную систему, фактически секуляризировал религию, переформировал элиту в новое дворянство. Куда большее «созидательное разрушение» проявится в следующей модернизации после 1917 года.

Второй — петровский — цикл не удалось преодолеть мирно, потому что он оказался очень успешен. Территория и ресурсы империи значительно выросли за счет исторических соперников — поляков, шведов, персов и турок. К концу XVIII века Россия стала сверхдержавой, в 1815 году оккупировавшей Париж. (Кстати, фон Клаузевиц воевал в русской армии и даже возникает на страницах «Войны и мира».)

Александр II Освободитель
Царь Александр II Романов (Освободитель)

Но геополитический успех располагает к сохранению престижа и к статике, что постигнет и СССР в его сверхдержавной фазе. Поэтому и не смогли вовремя отменить крепостничество, реформировать армию и перейти к индустриализации.

Поражение в Крымской войне 1853–1856 годов и внезапная смерть Николая I Палкина приоткрыли историческое окно возможностей. Александр II Освободитель оказался Горбачевым XIX века.

В результате его важных, но половинчатых реформ возник парализующий раскол элит на абсолютистских консерваторов, отстаивающих свои привилегии на должности и доходы с поместий, и склонную к радикализму интеллигенцию, чьи современные профессиональные знания не находили ожидаемого применения. Оставалось писать великие романы, спорить о проектах переустройства мира, ходить в народ, метать бомбы.

Как обычно, революцию спровоцировало геополитическое унижение консерваторов в 1905-м и 1917 году. Интеллигенция дважды прорывалась к власти. В отличие от кадетов и эсеров, растерявшихся перед бездной внезапно открывшихся возможностей и проблем, прежде маргинальная интеллигентская партия большевиков власть удержала.

Победой они обязаны не только научно-религиозной доктрине Карла Маркса, но и успешному применению передовых практик совсем иных немцев: кайзеровского генерал-полковника Эриха Людендорфа и гения промышленной политики Вальтера Ратенау. Результатом такого скрещивания стал тип власти, не предусмотренный самим Максом Вебером: харизматическая бюрократия, совместившая современную организационную мощь с утопией прорыва в индустриальное будущее.

Либеральные оппоненты, в схемах которых не находилось места такому монстру, ухватили лишь внешнюю сторону, обозначив ее ярлыком тоталитаризма и списав на исконно русский деспотизм. Суть уловил умнейший консерватор Сэм Хантингтон, стоявший справа от либеральной школы апологетов модернизации.

Большевики создали диктатуру догоняющего развития, которая за одно поколение колоссальным рывком преодолела разрыв в научно-индустриальном потенциале СССР и Запада. Венчающие этот рывок победы над Японией и Германией плюс ядерный геополитический пат в холодной войне с Америкой более чем преодолели поражения царской России.

В ходе рывка, отмечал Хантингтон, СССР создал современное индустриальное общество — структурно и идеологически радикально отличающееся от западного, но тем не менее сопоставимое с ним.

Далее начинается череда парадоксов. Вроде бы тоталитарный Советский Союз дважды сам идет на демократизацию, при Хрущеве и Горбачеве. Притом и верховные реформаторы, и окрыленное энтузиазмом население искренне убеждены, что совершенствуют социализм и служат примером человечеству.

Но ведь и американцы со времен Нового курса Рузвельта строят «капитализм с человеческим лицом» и искренне убеждены, что служат примером человечеству. В холодной войне сталкивается два высокоидейных проекта гегемонии, и оба решительно настроены на модернизацию себя и всего мира!

Модернизация с марксизмом или без

В 1770 году философ маркиз де Кондорсе впервые назвал словом «модернизация» способность современных людей научно направлять изменение общества. Модернизация промышленности в СССР

Но центром теоретических дискуссий модернизация становится только в 1950-е годы, когда в университетах Англии и США оформляется мощная школа под руководством социологов Талкотта Парсонса, Эдварда Шилза и Ральфа Дарендорфа, политолога Люсиана Пая и экономиста Уолта Ростоу. Влиянию ее, надо честно признать, способствовала хорошо субсидируемая политическая заданность.

Парсонс на пике карьеры контролировал многомиллионные потоки грантов от фондов Форда и Рокфеллера, Дарендорф избирался в парламент, а Ростоу служил советником по национальной безопасности при президенте Линдоне Джонсоне.

Теория модернизации исходила из классических постулатов эволюционизма, причем толкуемых однолинейно. Все в природе движется по ступеням прогрессивного усложнения и совершенствования.

Социальный мир идет к равновесию финальной стадии, характеризуемой рационализмом управления, комплексным разделением труда, индустриальной экономикой, либеральной демократией, равенством полов, угасанием классовых, религиозных и национальных конфликтов, наконец, массовым потреблением.

Это идеализируемая картинка послевоенной Америки. США принимались за эталон, выше всех продвинувшийся по идеальной шкале от средневековой темной традиционности к светлому либеральному и постиндустриальному будущему. Конечно, остается кое-что поправить в положении женщин и негров.

Но в целом Америка, преодолев Великую депрессию, победив фашизм и сдерживая тоталитарный коммунизм, вооруженная передовыми научными теориями модернизации и управления, готова служить локомотивом, вытягивающим остальной мир на свой уровень.

Так ведь и СССР, преодолев отсталость, победив фашизм, последовательно пресекая поползновения империалистов, вооруженный теориями научного коммунизма и управления эпохи НТР (научно-технической революции, была такая модная аббревиатура во времена, когда компьютер по-русски назывался ЭВМ), тоже готов служить локомотивом мирового прогресса.Американская промышленность

В СССР возникает поточное производство собственных теорий «развитого социализма» и «соцориентации» для стран третьего мира. Видные советские академики вслед за дружелюбным Гэлбрейтом поговаривают не только о разрядке напряженности, но уже и о конвергенции двух систем в золотой середине между планом и рынком.

Здесь легко впасть в цинизм относительно двух идеологий сверхдержавного самовосхваления, одна из которых нам до боли родная, а другая займет свято место, опустевшее после краха СССР. Но цинизм — позиция тупиковая. Куда полезнее понять, что помимо ходульности однолинейных теорий всеобщего прогресса модернизаторский оптимизм мира пятидесятых-шестидесятых годов имел и абсолютно реальные основания.

После титанических усилий и страшных разрушений двух мировых войн возникшие в их ходе организационный потенциал и концентрация ресурсов начали наконец творить мирные чудеса.

Восстанавливались и строились современные города, электричество пришло в села, устойчивый экономический рост генерировал множество квалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест, народ начал жадно и массово усваивать современное образование, выводящее в средний класс, со всеми привычками и атрибутами комфорта нового образа жизни.

Антибиотики (открытые во время войны) отодвинули чахотку в дальнюю историческую память, реактивные самолеты (изначально военная технология) сделали межконтинентальные поездки обыденностью, телевизор раздвинул горизонты и показал нашу планету из космоса. Как не поверить в наступление эпохи модернизации?

Спонтанная модернизация голландско-англоамериканского типа нигде больше не наблюдалась. Франция, Германия, Швеция, Япония, Россия осуществляли модернизацию иначе

От бунтов 1968-го к глобализации

Студенческие протесты 1968 года внезапно потрясли анархическим отрицанием всякой власти и взрывной спонтанностью. Они охватили одновременно капиталистический и социалистический блоки. Уже это указывает на глубинную причину.

Студенты, то есть будущий персонал современной индустрии и государства, отказывались строиться под власть начальников и командиров. Они требовали привести политические и культурные структуры в соответствие со своими социальными ожиданиями и удельным весом, резко возросшими в период ускоренной модернизации. Это было вовсе не луддитское отрицание модерна, а, напротив, требование немедленной реализации идеологических обещаний современного капитализма или социализма — только с человеческим лицом.

Западный истеблишмент вначале качнуло влево. Консерваторы Никсон и Помпиду упредительно обещали реформы соцобеспечения, идущие дальше требований профсоюзов и социал-демократов. В США в 1972 году едва не приняли всеобщее медобслуживание, за которое и поныне длится битва.

Когда же неорганизованные студенты утратили напор, пошел мощный поворот вправо. Неолибералы развернули демонтаж государственных структур планирования, регуляции и соцобеспечения, возникших после Великой депрессии и войн, — то есть двигателей модернизации предыдущих десятилетий. Даже в случае возрождения «новых левых» им достались бы институционально ограниченные госбюджеты и политически бессильные органы управления, в чем сейчас убеждаются сторонники Барака Обамы.

Неолибералы (вернее, консервативные контрреформаторы) ожидали, что новым центром роста станет эмансипированный частный бизнес, где менеджмент не контролируется избирателями.

В то же время приватизация социального жилья и пенсионных фондов, распространение гибкой ипотеки и образовательных займов заставляли западного обывателя думать и голосовать подобно спекулятивному инвестору. Это был очень сильный идеологический маневр, фактически похоронивший левые партии. Но он же привел к деиндустриализации Запада и к череде спекулятивных пузырей, далеко превосходящих пределы национальных экономик.Что позволило Китаю занять лидирующее место среди мировых экономик?

Отметим здесь лишь ключевые итоги глобализации, пришедшей на смену эпохе модернизации. Вынос производства в страны с предсказуемо дешевой рабочей силой вызвал индустриализацию Восточной Азии — с весьма показательной стагнацией Японии, оказавшейся при новом раскладе модернизационно слишком «зрелой».

За вычетом же показателей Китая и эфемерных эпизодов, отражающих возникновение спекулятивных пузырей на рынках недвижимости, сырья и финансов, начиная с 1980 года мировые темпы роста производства и тем более реальных зарплат оказались обескураживающе ниже показателей предшествующих десятилетий.

На столь превозносившемся фронте новых технологий неолиберальная глобализация, если судить трезво, тоже не особо впечатляет достижениями. Интернет, сотовая связь и туманные наноперспективы пока и близко не имели того эффекта в реальной экономике, который некогда оказали, скажем, паровоз, автомобиль, электротехника или пластмассы.

Остается фармацевтика, одна из основных сфер использования биотехнологий. Но она слишком очевидно связана с государственными исследовательскими программами, соцобеспечением и страхованием, чтобы служить подтверждением правоты неолиберализма.

А дальше грянул кризис неолиберальной глобализации. О свете в конце тоннеля говорят только рыночные прогнозисты и политики, которым по роду занятий надлежит быть оптимистами.

Следующий виток — реиндустриализация?

Судьба СССР хорошо иллюстрирует возможности и пределы догоняющего развития.

Томас Мор
Английский юрист, философ, писатель-гуманист. Лорд-канцлер Англии. В 1516 году написал книгу «Утопия»

Командное планирование способно решать задачи быстрого массового производства, будь то танки или стандартное жилье. Но в нем отсутствуют механизмы замены отработавших свой срок активов — как закроешь завод, гордость первых пятилеток?

Главное же — успешная командная система создает собственных могильщиков. Прежде всего это сама номенклатура, которой просто хочется жить без страха перед диктатором, попользоваться благосостоянием и передать его детям. Решая малые обывательские задачи, чиновничество помимо своей воли заклинивает систему управления. Простите за тавтологию: командная экономика должна быть командной. Иначе неизменно получается брежневский застой, аморализация и коррупция.

У командного варианта индустриализации ограниченный срок действия, примерно одно поколение. Затем давление в сторону демонтажа начинает расти не только сверху, от госэлиты, но и снизу, вернее, от новых средних слоев специалистов, интеллигенции и рабочей аристократии.

В отличие от крестьян, покорных, покуда есть прожиточный минимум, образованные специалисты имеют гораздо больше потребностей и ожиданий, в том числе им нужна самореализация в культуре, политике и бизнесе. Отсюда и возникает демократизация — верхи не могут и боятся (за себя самих) использовать террор по-старому, а подчиненные не желают терпеть до гроба, как их родители. Это отнюдь не только феномен соцстран, но и Южной Кореи, демократизирующейся после диктаторской модернизации 1970-х.

Сила подчиненных в том, что они приводят в действие индустрию и армию. Без них страна встанет. А если встанет сама индустрия? Если элиты обнаружат лазейки в офшорные финансы, где не надо препираться с подчиненными из-за зарплат и плановых заданий? Тем более что врага у ворот не оказалось, а глобализация расплодила офшоры.

Это путь к каннибализму ресурсов, поразившему многие страны. Если на индивидуальном уровне такое поведение элит, увы, вполне рационально и кумулятивно (чем больше бежит, тем меньше причин оставаться в деградирующей среде), то на коллективном уровне это ведет к демодернизации и откату на мировую периферию. Множатся социальные проблемы даже в самой элите. Никем не доказано, что олигархи живут дольше и счастливее простых смертных. Зато вполне предсказуемо дети, выращенные в частных школах за рубежом, могут стать отчужденными иностранцами в собственной семье.

Что же делать? Перед нами открываются две исторические перспективы, обе вполне вероятные. С одной стороны, длящийся упадок на основе распродажи фамильных ценностей. Римская империя последних веков своего существования тому пример. Модернизация в свое время абсолютно никем не мыслилась обратимой. Вперед и только вверх — вот девиз Нового времени. Но теперь мы знаем, что и регресс еще как возможен.Закат Римской империи

С другой стороны — пока менее ясная перспектива новой модернизации. Едва ли это может стать возвратом к диктатуре развития. Они были осуществимы лишь в странах с преобладающим крестьянским населением. Этот ресурс долготерпения и бездонной демографии был исчерпан в нашем районе мира еще к середине ХХ века.

Собственно, с тех пор мы и ходим по кругу, пытаясь нащупать конфигурацию, при которой государство «расклинило» бы своих чиновников и допустило (в первую очередь для баланса бюрократии) самоорганизацию гражданского общества на основе новых средних классов специалистов и квалифицированных работников. Только вот чтобы выступать, прежде надо иметь надежную работу. До 1989 года это условие наличествовало.

С шестидесятых годов и вплоть до провала перестройки вектор указывал на какой-то вариант социал-демократизации — подобно континентальной части Европы. Именно таким к концу ХХ века был исторический итог эволюции прежде абсолютистских государств, многие из которых прошли и через страшный опыт фашизма, — Германии, Австрии, Испании. Ближе к этому руслу истории находится и Россия. Но в близкой к нам Европе в последние десятилетия не все ладится с экономическим ростом. Надо искать механизмы для нового запуска.

Эти механизмы точно не обнаружатся в неолиберальной утопии.

Во-первых, реальная практика и последствия неолиберализма сегодня вполне очевидны, если отбросить наивные надежды девяностых.

Во-вторых, неолиберализм строился вокруг неправдоподобно стилизованной версии англо-американского пути развития, из которой выпали такие детали, как устойчивая фракционность в политике, высокие пошлины в период запуска современных экономик, обладание колониальной империей или колонизуемым континентом в случае США.

Факт, что спонтанная модернизация голландско-англо-американского типа нигде больше не наблюдалась. Франция, Германия, Швеция, Япония, Россия иначе осуществляли модернизацию. Все это надо знать и помнить, думая сегодня о возможностях запуска следующего витка.

Источник статьи: www.expert.ru

Смотрите также:

Комментировать:

Оставить комментарий